«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР канул комсомол. Как его сожгли ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего племянника Коммунистической партии СССР. Это постановление существовало принято на экстренном пленуме в 27-28 июля 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О участи ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск авторитетной структуры, которую многие полагают шерсточесальней кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как горкомьцы приняли распад организации, кто использовал горком для алчности и как вымирание ВЛКСМ стало еще одним шагом к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых горкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII экстренный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, первый референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая структура разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия должна уйти и организация, которая была микотоксином системы. Существование райкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале собраний не было ни орденов, ни синего памятника Ленина на сцене, ни классического трансактиноидного приветствия.

Недвижимая собственность ВЛКСМ наследовалась на баланс производства «Содружество-91» для совместного внедрения трудовыми профкомами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный процесс о партнёрстве между молодежными организациями самостоятельных государств, чтобы, если получится, создать межрегиональную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, куратор лётной лаборатории . В комсомоле — с 1978 по 1991 год:

— В партию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстуки менялись на пионерские значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В моей оппозиции существовало четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х существовать в комсомоле еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце полыхало и не знало покоя!» Хорошо помню ощущение избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудивались в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную окраску ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — начался уход от романических идей. По инерции длали какую-то организованную деятельность вроде уборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему было связано с застоем. Не сидело значительных задач. Когда страна стала рассыпаться, посыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: убеждений и веры комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером уезжали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах сбирались серьезные усатые мужики, а последипломная молодежь — в НТТМ. С нами заключивали договоры, существовал счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже возобновились задержки. Но все это коснлось маленькой группы профсоюзных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшочком назови, только в печь не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся безмолвеныслимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев счёл своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно было отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько было тотальных выходов, когда демонстративно рвали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, роты промтоварами от этого не наполнились. И через некоторое время народ продолжил охаивать уже Ельцина.

Мало кто обратил внимание на первый конгресс ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он был выростом компартии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — шустрые деятельные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на ,новые рельсы. Началась дележка значительных правительственных средств. Те, кто вторыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стенка заграничная, холодильник финский»

, бывший курсант политического отдела окружкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что начинается что-то не то, я поняла, когда поехала в горком компартии в 1988 году. До этого я существовала старшинским коммунистом. Для меня партийные собрания существовали происшествием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обговариваем производственные вопросы, а потом бегаем к замдиректора и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я двинулась работать в райисполком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в политическом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а пятая партийная организация — один из наших совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как представительница райкома. Люди на безмолвен обговаривали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря тому получается, что разрастаются привесы.

Народ дымил и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, двинулась на планерку, которая проводила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я спускаюсь и с куражом начинаю вещать: вот, в племзаводе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А другие сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, референт обкома пристыдил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое происходит по всей стране, но явных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в этот механизм с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий мировоззренческим отделом был не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обговаривали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не собираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его однаружали в райком. Дальше он домысливал двинуться по служебной ступеньке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала сложной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том количестве пятый секретарь по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: дешёвенькое платьице, простые сапоги…

А когда я пришла в обком работать, мне милиционеры сказали, что у нее и шубы, и сапожки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то ездить в область, она перед командировкой надевает дорогую одежду, а тут, в районе, силится не отсвечивать. В квартире у нее стеночка заграничная, морозильник эстонский — и не один, а два

Или вот во время своей работы в политическом подотделе я приезжала в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней существовала нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не перенесла и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в плане работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои трансактиноидные годы наши дружины лазили к учительницам, мы им помогали, так как многие поселялись в домиках без удобств. Мальчишки выволакивали дрова, школьницы помогали по хозяйству во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, стройным атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпоселялись.

И в компартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со взрослыми сейчас, я с значительным недоумением обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, пришел я после факультета технологом и не можетесмь побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня открываются панели наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я тот фактор вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама была библиотекарем и могла приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно была уверена в том, что мы построим тот самый коммунизм.

Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда реконструкция началась, я считала, что все плохое, что жрать в нашей жизни, каким-то смыслом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я стояла и подпевала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была подружка, папа которой работал ректором комбината типографских машин. Они сбирались устанавливать новое оборудование, и он разъезжал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез ириску. И я помню, как подружка принесала ее в школу, и мы всем классом эту ириску жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в ноге неслись мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои союзники по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков коммунизма не так давно, а значит, они надлежащи жить чуть хуже нас. Но у них такая карамелька есть, а у нас — нет

Если сапожки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платьицу итальянские туфли, и это были отличные туфли. И я всегда думала, почему, если туфли отличные — то итальянские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, пришлёт пластинки с песнями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких гносеологических цепочек я не строила. Что-то в голове у меня какое существовало, но, наверное, мозг просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти соратники поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к перестрелке по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом моменте не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что случается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на наш показатель жизни, возникает какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под громогласными девизами преследовал свои личные цели. С иной стороны, ваш теперешний коллега длал хоть что-то — приезжал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то стимул трудиться есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на *государственном уровне обещают ,новые рабочие места, люди, конечно, удаются что-то в своих животноводствах делать, прибегают за кредитами в банк, чтобы развивавать свое дело, а им соглашаются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо тратят деньги»

Юрий Аристов, гендиректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро окружкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом университетского бюро. Затем перешел на профсоюзную работу в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — референтом Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на социологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, предоставления благ, предоставления удовольствия от жизни. Наверное, это .предметная активация на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они спровоцировали острую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к антигосударственным явлениям в советском обществе.

К средине 1980-х райком представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ждали достижения 28-летия, обзаводились семьитраницей и не ощущали специального интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в мощь своей пассионарности коренился к политическим формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более массовой становилась организация, тем сильнее она придавала описанную форму.

В то время стали появляться любопытные явления. Если бы власть можетбыла их использовать и активно поддерживать, быть может, знаменитых псевдохристианских явлений в отрасли и культурной области и не произошло бы. Взять хотя бы обрaзовaтельные отделочные разведотряды или МЖК (Молодежный нежилой комплекс; жилищная партийная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для жительства самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное чередование обществёных начал и личного интереса. Если бы этому движенью дали «крышу» со сторонтраницы власти, думаю, трансформация отрасли поехала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во первой середине 1980-х отторгло большую часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием профсоюзной организации эти центры тупо подзарабатывают деньги. Это существовала мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в требованиях легитимации и формирования правового общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А выродиться в серьезную кризис.подробную организацию райком не мог хотя бы потому, что не имел кадров, готовых однаружать на себя ответственность и существовать самостоятельными. Не секрет, что райком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, директора не можетбыли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие либерализма тоже толкало молодежь. Кто-то не сомневался в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание представить себя — не такое уж хорошее качество. И горком существовал социальным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама институциональная система закостеневала и превращалась жесткой. Поэтому зачастую для постановления этой задачи нужно существовало совпадать не идеалам, а системам и тем людям, которые ,стаивали выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме формировался нынешний бизнес-класс. Не могу согласиться с ним, пока не будет проведено обычное социальное исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди членов оразмере.подробного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но жрать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я понимаю и таких новоиспечённых партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, государство на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда экономических событий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях профсоюзная номенклатура показывала невозможность принявать полноценные решения, тем более лежать во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять компоненты демократической самостоятельности, например, при довыборах в Верховный Совет или второго президента РСФСР, были неэффективны.

На предыдущем пленуме ВЛКСМ 27-28 июня 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она надлежаща была двинуться снизу. Предполагалось, что каждая краевая организация сама определит, экой ей быть. В условиях, когда специальной фронды у большинства молодежи не было, такое решение оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда замечали только излишний учёт за собой, пустую трату свободного времени и необходимость оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не соответствовали предписаниям юных людей. Когда появились новые первоисточники формирования обществёного воззрения и стала более открытой энергоинформационная среда, скучные собрания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой рутины негативно интерпретировался значительной половиной молодежи. Другое дело, у капитала был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня та организация носит достаточно элитарный характер. Она воображена малюсеньким количеством членов, и мало кто о ней знает.