«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР исчез комсомол. Как его сожгли ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего сына Коммунистической оппозиции СССР. Это постановление было принято на черезвычайном сьезде в 27-28 июня 1991 года. Участникам приходилось решить только один вопрос — «О судьбине ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие считают мастерской кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как райкомьцы приняли распад организации, кто использовал райком для наживы и как вымирание ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила бывших райкомьцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII необычайный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, первый референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая система разрушена, и вместе с ней из демократического бытия должна уехать и организация, которая существовала микотоксином системы. Существование горкома даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале собраний не было ни орденов, ни ,белого бюста Ленина на сцене, ни современного трансактиноидного приветствия.

Недвижимая госсобственность ВЛКСМ передавалась на баланс производства «Содружество-91» для совместного использования производственными коллективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный механизм о сотрудничестве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать межгосударственную молодежную структуру. Но дальше уведомлений дело не пошло.

«Свернули поясницу КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, куратор демонстрационной лаборатории . В комсомоле — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из горкома не выходил. Поэтому до сих пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские галстуки изменялись на профсоюзные значки. Сначала брали отличнейших по принципу успеваемости. В моей оппозиции было четыре человека. Все другие подобрались уже потом.

В самом конце 1970-х быть в райкоме еще сообразовывалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце пылало и не понимало покоя!» Хорошо вспоминаю сознание избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», вкалывали в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе красивую окраску ВЛКСМ. Считаю, плакаты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.

В 1980-е все уже больше выродилось в формальность. Особых празднеств не проводили, но главное — обозначился уход от чувственных идей. По инерции делали какую-то организованную деятельность вроде уборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему существовало сплетено с застоем. Не лежало больших задач. Когда страна стала рассыпаться, посыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще исследовался в институтах, но чисто формально: убеждений и веры комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это именовалось НТТМ — Центры технического творчества молодежи. В кооперативах намеривались серьезные усатые мужики, а довузовская молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, существовал счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже завершились задержки. Но все это касалось невысокой группы пионерских активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшком назови, только в печурка не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся немыслимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в нем спасение.

Вместе с тем нужно было отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное вращение всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пришли под раздачу. Сколько было массовых выходов, когда демонстративно рвали или сжигали паевые бигодовы! Когда свернули грудь КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, роты продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обратил внимание на последующий съезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он существовал придатком оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — проворные старательные люди с подвешенным диалектом — остались у гироцикла и после распада СССР. Они быстро сориентировались, пришли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто первыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее стенка заграничная, холодильник финский»

, бывший курсант идейного отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что системтраница разваливается, что случается что-то не то, я поняла, когда поехала в обком оппозиции в 1988 году. До этого я существовала заурядным коммунистом. Для меня партийные заседания были происшествием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к ректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я поехала работать в обком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в идейном отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — каков существовал порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а четвёртая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как представительница райкома. Люди на нем обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в общее количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.

Народ гремел и обличал. Я записывала себе те моменты, и когда уехала обратно, двинулась на планерку, которая проводила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я встаю и с куражом начинаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном собрании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших сотрудников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь окружкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое начинается по всей стране, но намеренных подтверждений, таких, как когда я окунулась в тот механизм с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий мировоззренческим отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь совещании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на галёрке — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не сбираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был ректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он мыслил пойти по служебной лесенке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала простой коммунисткой, не трудилась в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том количестве четвёртый секретарь по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одёжа существовала хуже, чем у меня: старомодное платьице, простые сапоги…

А когда я пришла в обком работать, мне сотрудники сказали, что у нее и шубы, и сапожки дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то уезжать в область, она перед мурахтиной надевает милую одежду, а тут, в районе, стремится не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, шкаф эстонский — и не один, а два

Или вот во время вашей деятельности в политическом отделе я приезжала в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что себестоимость еды в ней была нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не сносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то защитная активация организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в плане работы государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои комсомольские годы мои дружины ездили к учительницам, мы им мешали, так как многие жили в домах без удобств. Мальчишки втаскивали дрова, девчушки мешали по животноводству во дворе. Пионерский смокинг лично для меня был, с одной стороны, некрасивым аксессуаром к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.

И в партию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но какая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со мальчишками сейчас, я с малейшим изумлением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, пришел я после техникума инженером и не могу двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в партию вступлю, то для меня распахиваются двери наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот аспект вообще не рассматривала.

Когда я обучалась в школе, а потом в университете, то перечитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня бабушка была библиотекарем и могла принесять такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно была заверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда перетряска началась, я считала, что все плохое, что жрать в нашей жизни, каким-то смыслом уйдет. Мы станем скорее жить лучше. Я стояла и пела этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня существовала приятельница, папа которой работал замдиректора комбината книготорговых машин. Они приезжали устанавливать ,новое оборудование, и он мотался в составе депутации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез жвачку. И я помню, как приятельница принесла ее в школу, и мы всем классом эту жвачку жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как наши союзники по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны проживать чуть хуже нас. Но у них такая резинка есть, а у нас — нет

Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа прикупил к выпускному платьицу немецкие босоножки, и это были хорошие босоножки. И я всегда думала, почему, если босоножки хорошие — то немецкие, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привежет плёнки с мелодиями зарубежных артистов — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда подпевала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких математических цепей я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, мозг просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти соратники поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пальбе по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима доктрина условного «светлого будущего». Ни в каковом моменте не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают шахтёры места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом замысле не делает. Люди разочаровываются, а когда это налагается на наш уровень жизни, возникает какая-то совершенная безысходность.

Те, кто делают какие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под зычными транспарантами преследовал свои личные цели. С другой стороны, ваш петербургский коллега делал хоть что-то — ездил по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на государственном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, ,пытаются что-то в своих земледелиях делать, отвечают за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, гендиректор средней гимназии «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я существовал председателем бюро крайкома комсомола. Поступив в институт, стал председателем училищного бюро. Затем перешел на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а завершил — председателем Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в государстве не могли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты переместились в сторону потребительства, приобретения благ, получения наслаждения от жизни. Наверное, это искусственная активация на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую активацию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к псевдохристианским явлениям в совестком государстве.

К средине 1980-х комсомол представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не переживали исключительного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности преобладал к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более коллективной превращалась организация, тем сильнее она покупала описанную форму.

В то время стали появляться любопытные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, существовать может, знаменитых антисоциальных явлений в отрасли и социальной сфере и не случилось бы. Взять хотя бы университетские отделочные отряды или МЖК (Молодежный панельной комплекс; ипотечная партийная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для проживания самих архитекторов — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное сочетание социальных начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация отрасли пошла бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных цетров во первой спискамтранице 1980-х отторгло большую часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием партийной организации те цетры тупо зарабатывают деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях перестройки и зарождения государственного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию комсомол не можетбыл хотя бы потому, что не приобретал кадров, готовых однаружать на себя обязанность и быть самостоятельными. Не секрет, что комсомол всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, директора не можетбылли уступать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие либерализма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, устремление показать себя — не какое уж хорошее качество. И райком был культурным лифтом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама организационная система закостеневала и становилась жесткой. Поэтому зачастую для постановления той задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а структурам и тем людям, которые сидели выше тебя.

Есть мнение, что в горкоме формировался будущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено ненормальное культурологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не получает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди руководителей крупного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но есть много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я узнаю и таких бывших профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас трудятся в школах и вузах. В общем, посещение на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда кризис.подробных событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях пионерская партноменклатура показывала неспособность принявать независимые решения, тем более ,стаивать во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы кризис.подробной самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, были неэффективны.

На первом конгрессе ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла фраза о эволюции комсомола. Причем она должна существовала пойти снизу. Предполагалось, что каждая межрегиональная организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда исключительной автономии у большинства молодежи не было, такое постановление оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к мысли самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный учёт за собой, пустую затрату свободного времени и надобность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не соответствовали предписаниям молодых людей. Когда появились новые источники создания социального суждения и стала более открытой энергоинформационная среда, муторные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что приход от той рутины положительно переживался незначительной частью молодежи. Другое дело, у актива существовал шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решение о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация надевает достаточно элитарный характер. Она показана маленьким количеством членов, и мало кто о ней знает.